Плюсы и минусы лишения дееспособности, учет мнения недееспособного человека – подробное обсуждение в рамках первой части дискуссионной площадки «Опека и попечительство. Проблемы и задачи» 7 апреля 2022 года на II Международной научно-практической конференции «Ценность каждого». Участвуют: юристы правовой группы ЦЛП Елена Заблоцкис и Павел Кантор, родители особых взрослых, другие эксперты. Полную расшифровку можно прочитать ниже, а видеозапись есть здесь.
Плюсы и минусы лишения дееспособности
Елена Заблоцкис: Недееспособность – это правовой институт, который, прежде всего, обязан защищать человека с психическим расстройством. Такой человек в силу своего заболевания не может сам осуществлять свои права, не может сам себя защищать, не может исполнять обязанности. Собственно, это институт защиты. При этом недееспособные люди очень разные, и мы понимаем, что среди них есть люди, которые даже в повседневном быту не могут о себе заботиться, не говоря уже о каких-то юридически значимых действиях и решениях. И есть люди, которые вполне справляются с бытом, но в силу заболевания не могут оценивать свои интересы, не могут совершать действия в соответствии со своими интересами.
При этом мы часто слышим от семей, в которых есть человек с психическим расстройством, и от самих людей, признанных недееспособными, что не надо признавать недееспособными, что недееспособность – это что-то плохое, чего лучше постараться избежать. То же самое – негативные высказывания – мы часто слышим и от общественных организаций. Хотелось бы понять, почему сложилась такая негативная оценка и что мы с этим можем сделать.
Тут присутствует Надежда Жуланова, мама уже совершеннолетней дочери, которая признана недееспособной. Надежда является опекуном своей дочери. Ее дочь Женя – это пример, когда человек должен быть признан недееспособным, поскольку сам не может о себе заботиться. Она действительно требует постоянной помощи, постоянного сопровождения, не владеет речью, не читает, не пишет, не может общаться привычным нам способом и не ориентируется во многих социальных и даже чисто бытовых ситуациях. Пожалуйста, Надежда Ильинична, расскажите нам, испытывали ли вы какие-либо страхи и что вас все-таки сподвигло признать дочь недееспособной.
Надежда Жуланова: Моей дочке сейчас 24 года, и мы оформляли недееспособность, когда ей было 20,5. Почему так поздно? Потому что я не хотела этого делать и это был вынужденный шаг.
Что меня пугало? Меня очень пугала и отталкивала сложность и бюрократичность процедуры лишения дееспособности и оформления опеки. Это необходимость хождения в суды, прохождения экспертиз в психиатрических инстанциях, сбора множества документов, справок, много сил и времени, которых было жалко. И сил было маловато. Также я боялась, что недееспособность дочери будет мешать в разных жизненных ситуациях, как это бывает, например, с недвижимостью. Требуется согласие опеки, покупатели опасаются покупать квартиру, если собственник недееспособный. Еще боялась я того, что каждый мой шаг будет контролироваться органами опеки, чеки надо собирать, за все покупки отчитываться. Всё это не хотелось вешать себе на плечи. Я хотела оставить всё, как есть, ничего не менять и жить как-нибудь потихоньку.
Но опыт наш показал, что это не получилось.
Вот эти обстоятельства и заставили нас, несмотря на нежелание и страхи, оформить недееспособность, а потом опеку. И теперь, по прошествии нескольких лет, я думаю, что не так страшен черт, как его малюют. Опека не оказалась очень назойливой. Да и у нас просто не было другого выхода.
Елена Заблоцкис: Спасибо, Надежда Ильинична. А скажите, пожалуйста, как вы видите в будущем, кто будет заботиться о Жене?
Надежда Жуланова: У нас взгляд, конечно, уже сформировался. Но здесь тоже не обошлось без сложностей. Как уже было сказано, моя дочь относится к категории достаточно тяжелых, малосохранных людей, и совершенно ясно, что она не сможет выжить в интернате. Я этот вопрос изучала. Я одна ее поднимала и пыталась прибегнуть к помощи государства. И получается, что те интернаты, которые сейчас существуют, не годятся для таких людей, как моя дочь, если мы хотим, чтобы они не мучились и не умерли быстро. Она не может никому ни на что пожаловаться, ей требуется постоянный уход, а при этом она всё чувствует, всё понимает, тонко чувствует в отношении людей. Она любящий человек и привыкла жить дома.
Поэтому мы купили с другими родителями вскладчину квартиру для сопровождаемого проживания, и с помощью НКО, "Жизненный путь" и ЦЛП, организовано было сопровождаемое проживание наших детей в этой квартире. Появилась надежда, что наши дети все-таки не попадут в интернат. Но есть одна сложность.
После всех этих мытарств я вижу один выход из этой пока практически безвыходной для многих родителей ситуации. Надо изменить российское законодательство об опеке так, чтобы мы могли оставить опеку над своим ребенком после нашего ухода организации, которой мы доверяем. Для кого-то это может быть церковная община, в которой они много лет состоят. А для нас это может быть Центр лечебной педагогики, который всю нашу жизнь рядом с нами, поддерживает нас, помогает нам. У него есть дочерние структуры: фонд "Жизненный путь", АНО "Обычное детство". Для нас это надежные, годами проверенные партнеры. Если бы еще дополнительно подкрепить наше доверие какими-то юридическими нормами, было бы просто здорово.
Также определенным выходом могло бы стать разрешение осуществлять опеку группе физических лиц, а пока это невозможно. Тогда можно было бы распределять между ними обязанности, и тогда, может быть, люди не стали бы бояться в одиночку взваливать на себя эту ношу. И им было бы легче, и они взаимно контролировали бы друг друга. Это тоже важно. Насколько я понимаю, это все входит в тот самый закон о распределенной опеке, который уже 8 лет не может принять в должной форме наша Госдума, и который мы, родители, с таким нетерпением ждем.
Елена Заблоцкис: Спасибо, Надежда Ильинична! Мне кажется, вы прямо самый главный момент рассказали. Никто лучше родителя об этом не скажет.
Для родителей очень важно влиять на будущее своих детей. Каким-то образом оставлять послание в будущее, как лучше организовать жизнь ребенка, что он любит, как с ним общаться. Зачастую непонятно, как с человеком вступать в контакт, как выяснять, что он хочет, и это тоже важная составляющая. Многие родители не хотят, чтобы их взрослый ребенок попал в интернат, хотя есть и родители, которые вполне положительно относятся к возможности жить в интернате.
Допустим, как сейчас Надежда рассказала, группа родителей сами покупают жилье и уже сами организуют для своих детей то самое сопровождаемое проживание, которое хотели бы увидеть в будущем, когда сами не смогут заботиться. Для таких родителей очень важны государственные гарантии, в том числе и тех социальных услуг по сопровождаемому проживанию, которые необходимы для обеспечения повседневной жизни и других потребностей. И в том числе решение вопросов осуществления опеки – чтобы не возникло такой опасности, что, несмотря на то, что уже есть жилье и организованы социальные услуги, человек попадет в интернат только из-за того, что не нашелся опекун. Я полностью согласна с Уполномоченным по правам ребенка, что социальные услуги – это основа устройства дальнейшей жизни, отличной от жизни в интернате.
Сейчас хочу передать слово юристу ЦЛП Павлу Кантору. У меня к нему вопрос. Почему родители так опасаются недееспособности? Почему зачастую от общественных организаций идет такая негативная оценка недееспособности?
Павел Кантор: Действительно, у родителей и у представителей некоммерческих организаций есть некоторое негативное отношение к институту недееспособности. Большинство тех НКО, которые взаимодействуют с этой категорией людей, очень осторожно относятся сейчас к тому, чтобы ставить вопрос о признании наших клиентов или получателей социальных услуг недееспособными, по разным соображениям, которые, может быть, даже отличаются от тех, которые приводят родители.
Таким образом, если мы говорим про человека в интернате, то признание недееспособным на самом деле ничего ему не дает, но довольно сильно ограничивает его возможности, в том числе возможности его внешних связей и коммуникаций.
Если говорить про тех, кто не в интернате, то, с точки зрения НКО, признание человека недееспособным затрудняет и усложняет его жизнь. Например, бывают проекты по сопровождаемому проживанию или поддерживаемому жизнеустройству и так далее. Но если мы говорим о человеке, признанном недееспособным, то неизвестно, как органы опеки отнесутся к изменению места жительства... Если человек, признанный недееспособным, устраивается на работу, или его устраивают на работу, то может возникнуть сложность с выплатой зарплаты. Сейчас большинство работодателей обычно выплачивают зарплату на карточки, на банковские счета. По практике мы знаем, что недееспособные пиратским образом открывают себе их. Но банки могут получать доступ к реестру недееспособных граждан и блокировать их счета... Тогда непонятно, как получать зарплату недееспособным сотрудникам.
Очень большая потенциальная проблема связана с имущественными делами. Законом предусмотрено много разных форм использования имущества, но, если человек признан недееспособным, то никакие сделки с имуществом невозможны без согласия органов опеки. А это всегда очень большая неопределенность, и это затрудняет любые сделки (например, сдачу в аренду и так далее).
Поэтому все это нам говорит о том, что, конечно, для некоммерческой организации, когда она планирует какую-то работу с человеком и его семьей, будь то непосредственно по развитию его социализации, будь то по защите прав этого человека, будь то по организации для него тренировочного или сопровождаемого проживания, будь то планирование его какого-то будущего альтернативного жизнеустройства, конечно, проще сохранять дееспособность для клиента.
Елена Заблоцкис: Спасибо, Павел Юрьевич!
Я хотела бы спросить у Екатерины Юрьевны Таранченко, исполнительного директора и одновременно юриста-психолога питерских "Перспектив". Есть ли что-то добавить? Почему такое негативное отношение к признанию недееспособным?
Екатерина Таранченко: Павел и Надежда вместе довольно полно, мне кажется, описали картину всех сложностей, связанных с тем, когда человек, который в действительности не может себя выражать, как мы с вами, при этом не лишен дееспособности. С другой стороны, они очень полно описали и обратную ситуацию, что лишение дееспособности приводит ко многим серьезным затруднениям.
Со стороны практики «Перспектив» есть два самых серьезных момента, из-за которых мы по-прежнему, когда говорим с родителями, советуем не лишать человека дееспособности до тех пор, пока они не упрутся в конкретную ситуацию, где они не смогут решить свой вопрос без лишения дееспособности. Это для нас самый болезненный вопрос – если что-то с родителями случается, а человек недееспособный, то наш правоприменительный механизм довольно быстро его упаковывает в интернат. И, конечно, большинство родителей, кто заботится о своих детях, находится с ними всю свою жизнь, в последнюю очередь хотели бы видеть такую перспективу. Как Надежда сказала, наверное, решением могло бы быть то, чтобы организация могла бы брать на себя опеку, а еще лучше и распределенную опеку, и тогда НКО могли бы быть гарантами для таких людей.
Ну и второе, о чем Павел тоже подробно сказал: что человек, которого лишили дееспособности, независимо от степени своих интеллектуальных, коммуникативных возможностей, внутри интерната имеет минимальные шансы на защиту своих прав и на свободу выбора. Это довольно страшный инструмент – по сути это не защита, для чего этот инструмент должен был бы работать, а наоборот.
Что могло бы менять ситуацию в интернатах? Сейчас уже включается внешний механизм, институционально отдельный от государства, Службы защиты прав, например. Но это только ростки какие-то…
Ну и, конечно, хотелось бы изменения правоприменительной судебной практики в части лишения дееспособности людей, которые находятся в интернате. В интернате людей подают списками на лишение дееспособности, и списками, в течение одного дня, ее лишают. У человека там внутри уже в принципе нет возможности от этого защититься, что-то сказать или доказать про себя. А путь восстановления дееспособности практически непреодолим.
Елена Заблоцкис: Спасибо, Катя, большое. Мне кажется, очень ценное добавление. Слово хочу дать Анастасии Ждановой, эксперту проекта Общероссийского народного фронта "Регион заботы" и одновременно юристу Московского многопрофильного центра паллиативной помощи. Настя, какие акценты ты бы еще добавила?
Анастасия Жданова: Я, наверное, поддержу всех выступивших. Надежде Жулановой отдельное спасибо – это, по большому счету, одно из самых ярких обоснований работы над законом о распределенной опеке. Хотелось бы, чтобы вас слышали и Дума, и Аппарат.
Попадание в интернат, как показывает опыт работы Службы, приводит к тому, что люди оказываются наиболее ущемленными в правах. Зачастую лишение дееспособности по факту приводит к тому, что по этому критерию человека не отпускают в отпуск – этого достаточно, чтобы руководитель интерната принимал решение о недопустимости временного выбытия. Люди, лишенные дееспособности, не имеют возможности распоряжаться денежными средствами, пенсией. Фактически их мнение вообще не учитывается при осуществлении для них закупок за счет средств их пенсий. Это огромная работа, которая должна проводиться в интернатах, чтобы в головах руководителей интернатов недееспособность была инструментом защиты прав человека, но никак не использовалась для того, чтобы ограничивать эти права, причем по факту зачастую в объеме, который значительно больше, чем предусмотрено действующим законодательством.
Елена Заблоцкис: Спасибо, Настя.
Мне кажется, очень важно послушать Ирину Шереметьеву, маму шестнадцатилетнего Вани, которому тоже предстоит решать вопросы дееспособности. Ваня не может обслуживать себя без помощи, он передвигается на коляске, и при этом он уже учится организовывать свою жизнь. Меня потряс пример, когда Ирина рассказала, что он может заказать продукты онлайн, оплатить их, это очень значимый социальный навык. Ирина, пожалуйста, расскажите, какие вы испытываете страхи и чего вы ожидаете от будущего.
Ирина Шереметьева: Добрый день! Меня не столько пугает само объявление ребенка недееспособным, как таковое, сколько то, что при таком решении может дальше не учитываться мнение самого человека. Плюс могут не рассматривать, например, частичную дееспособность, несмотря на то, что человек может частично решать за себя очень многие проблемы – социальные, бытовые, культурные, эмоциональные, то есть обычные вопросы, не связанные с самообслуживанием.
Очень много людей с особенностями развития, у которых большие проблемы с движением, с перемещением, с тем, чтобы самим себя обслуживать. Но при этом они могут решать в таких сферах как чувства, эмоции, понятийные, аналитические вещи. Например, Ваня мог бы спокойно принимать решения вместе со своими братьями и сестрами – а у нас большая семья, многодетная, и я понимаю, что есть возможность кому-то из братьев или сестер взять опекунство над Ваней, но, может быть, не полное. Я вижу, что Ваня мог бы решать вопросы с помощью опекуна – личного, физического, члена семьи, или с помощью опекуна-организации – вопросы жилищного порядка, вопросы отдыха, здоровья, вопросы квартирного плана (где, с кем, каким образом жить), вопросы с устройством своей жизни.
В будущем это предмет моей заботы и, наверное, страхов, про которые родители часто говорят.
Также важно, чтобы при распределенной опеке было оформлено, что физическое лицо отвечает вот за такие-то вопросы, общественная организация отвечает за такие-то вопросы. И важно, чтобы родители, пока они живы, могли участвовать в решении каких-то вопросов. А в дальнейшем, когда родителей не станет, чтобы у опекунов была полная возможность помогать человеку с особенностями развития выстраивать свою жизнь насколько это можно свободно и с выражением своего волеизъявления.
У нашей семьи есть такая организация – Ваню ведут много лет, и у многих родителей есть организации, которым они доверяют. Здесь уже говорилось о степени доверия – очень важно, чтобы родитель успел принять решение про опекунство, описав как раз сферы тех вопросов, которые будут решаться, потому что это решение практически всей последующей жизни ребенка.
Елена Заблоцкис: Спасибо, очень было радостно слушать. Я совершенно не знала, что вы расскажете о своих представлениях по этим вопросам. Это было настолько сейчас «в тему».
Выяснение и учет мнения недееспособного человека
Мы плавно переходим к следующему вопросу, который у нас сам по себе и вытек из всего предыдущего. У нас в Гражданском кодексе есть одна и та же норма, которая воспроизводится в 29-й, 36-й и 37-й статьях. Она говорит о том, что опекун при исполнении своих обязанностей должен учитывать мнение недееспособного подопечного. Об этой норме иногда даже не знают, а если и знают, то непонятно, как ее применять. Когда мы устроили дискуссию по этому вопросу, я очень благодарна была представителям детского интерната, которые недоуменно спросили: «А кто это будет проверять, учли мы мнение, вынесли мы это мнение, и вообще, как мы можем давать недееспособному человеку делать выбор, ведь он же может себе навредить?». Это ключевые вопросы, правильные вопросы от организации, которая непосредственно работает с людьми в такой институции как интернат.
Я хотела бы задать вопрос Сисневой Марии Евгеньевне. Она психолог, организатор движения «Стоп ПНИ», член множества рабочих групп как в Минтруде, так и в московском Департаменте социальной защиты населения. Вопрос мой достаточно прост. Человек признан недееспособным. Как нам говорят юристы, не работающие непосредственно с недееспособными людьми: «Как вы собираетесь вообще выяснять у этих людей мнения, когда их суд, на основании психиатрической экспертизы, признал не способными понимать значение своих действий? И каким образом можно у них выяснить мнение, а тем более, его учесть?». Мария Евгеньевна, какое ваше мнение как психолога, который давно и глубоко занимается как раз вопросами недееспособных лиц?
Мария Сиснева: Я присоединяюсь к тому мнению, что нашей фокус-группой являются не просто люди, которые страдают психическими расстройствами и имеют какие-то нарушения развития. Я считаю, что в вопросе выяснения мнения недееспособного человека наши самые главные фокус-группы – это органы опеки, сами опекуны, но прежде всего организации, которые исполняют обязанности опекунов. И в каком-то смысле и родители тоже.
Сегодня мы услышали очень мудрых родителей, рассуждающих и обсуждающих эти вопросы. Но, к сожалению, есть родители очень испуганные, которые считают, что надо выбирать единственную форму жизнеустройства, которая пока гарантирована государством, – это психоневрологический интернат. Понятно, что они очень травмированы всем происходящим, и это их предрасполагает к такому мнению. Наша задача – показать всем этим людям, что, конечно, в отношении юридически значимых действий по закону лишенный дееспособности человек не может выразить свою волю. Его волю реализует опекун. Но выразить свое мнение он может.
По вопросам ограниченной дееспособности я работаю с интернатами с 2015 года, собеседую большое количество людей, которые восстанавливают дееспособность или претендуют на ограниченную дееспособность. Мы пользуемся таком прекрасным инструментом оценки как опросник «Оценка способности к повседневному функционированию», который нам рекомендовал Дмитрий Геннадьевич Бартенев, и благодаря этому опроснику мы можем говорить с людьми именно о юридически значимых действиях и смотреть, как они выражают свое мнение по разным вопросам.
Наверное, самый главный вопрос, который подразумевает совершение юридически значимых действий, – это вопрос самого жизнеустройства человека, где и как он хочет и может жить. Этот вопрос ни в коем случае не должен быть проигнорирован, потому что мы знаем, что те люди, которые сейчас живут в интернатах, подписывают некую форму добровольного согласия на получение социальных услуг в стационарной форме, но реально это их мнения не выражает, они делают это вынужденно: их привозят в интернат, кладут перед ними эту форму и уговаривают ее подписать. Очень часто так же происходит и с вопросами госпитализации в психиатрическую больницу, но только в еще более жесткой форме, когда человека заставляют выразить свое согласие, хотя его мнение по этому вопросу может быть вообще совсем другим. И даже если он нуждается в психиатрической помощи, возможно, он хочет в каком-то другом медицинском учреждении ее получать. Я выделила основополагающие блоки, которые могут помочь опекунам, социальным работникам, семьям учитывать мнение человека по поводу его жизнеустройства.
Во-первых, конечно, это изучение его жизненной истории. Потому что мнение человека, который жил на тренировочной квартире сопровождаемого проживания и знает, что это такое, и мнение человека, который вообще никогда не жил в семье, а тем более на квартире сопровождаемого проживания,– это, конечно, разные, скажем так, градации.
Учет жизненной истории человека совершенно обязателен. Мы считаем, что если у человека не было шанса попробовать, то прежде чем какое-то окончательное решение принимать, должен быть какой-то пробный этап, о какой бы форме обслуживания ни шла речь.
Второй момент: конечно, очень помогает простая формулировка вопроса, когда мы говорим: «Где ты хочешь жить? Как ты хочешь жить? Вот есть такая форма сопровождаемого проживания, а есть стационарное социальное обслуживание. Или можно попробовать жить дома и надомную помощь получать». Человеку, которому в силу интеллектуальных нарушений очень трудно оперировать какими-то абстрактными понятиями, соответственно, трудно и выразить свое мнение. Поэтому мы рекомендуем задавать очень простые вопросы, которые нам помогут понять, на что ориентирован человек. Готовит ли он сейчас пищу сам? Хотел бы он иметь возможность самостоятельного приготовления пищи? Имеет ли он сейчас возможность выбирать врача и медицинское учреждение? Хотел бы он иметь такую возможность или его всё устраивает? Такая формулировка вопросов, более конкретная, позволяет нам понять устремления человека, его мотивацию.
Третий, наверное, основополагающий момент. Всё-таки есть люди, которым действительно, в силу каких-то ограничений здоровья, системного недоразвития речи, чрезвычайно трудно выражать свое мнение по любому вопросу. Тут нам, конечно, приходит на помощь такой инструмент как наблюдение. Только это должно быть наблюдение со стороны заинтересованного и лояльного человека. Наблюдая за человеком, можно понять его предпочтения. Тут, конечно, о выражении мнения вообще говорить трудно, но предпочтение понять можно.
Разговаривая с западными коллегами, я их очень много расспрашивала о том, учитывается ли мнение человека вообще, при решении самых разных вопросов, а тем более таких основополагающих как «где он хочет жить, где он хочет получать медицинское обслуживание, социальное и так далее».
Поэтому в решении вопроса о том, как помочь человеку выразить его мнение, и о том, как его учитывать, я стою за кейс-менеджмент и считаю это вполне реалистичным. Считаю необходимым сбор информации из нескольких источников, но только тех источников, которым человек доверяет. Любой человек может сказать, какие у него есть доверенные лица.
Пока мы не сталкивались с такими случаями, чтобы совсем невозможно было определить предпочтения или совсем человек был не способен выразить свое мнение.
Елена Заблоцкис: Спасибо, Мария Евгеньевна. Я хотела сказать, что ЦЛП собрал рабочую группу, которая занимается вопросами выяснения мнения людей с разными особенностями. Нам предстоит – не только нам как какой-то группе, но и вообще государству в целом – большая работа по методическому сопровождению этого вопроса. Вспомним, что в Гражданском кодексе указано, что, если мнение человека выяснить невозможно, то как раз можно использовать информацию о его предпочтениях, полученную от родителей, от опекунов, и даже от организации, которая оказывает человеку социальные услуги. Но никакой методической разработки по этим вопросам нет.
Чтобы это было как-то воплощено в жизнь, предстоит огромная работа.
Поддержу Марию Евгеньевну, что кейс-менеджмент в данном случае – самое важное. Как мы наблюдаем по опыту других стран, это сильная составляющая именно социального обслуживания – от помощи в быту до реализации различных прав. Человек с детства или с момента, когда он вдруг стал человеком с инвалидностью, в зоне внимания социальных служб – о нем уже всё ведется, о нем всё знают. Ну не всё, но большая информация собрана, у него есть куратор, и это очень важная составляющая. И когда появляется опекун, то решение, конечно, принимать легче, потому что уже собрана информация.
Я хотела бы передать слово юристам, чтобы были какие-то дополнения, какие-то другие акценты, про которые мы, возможно, забыли сказать. Пожалуйста, Павел Юрьевич Кантор.
Павел Кантор: Я совершенно согласен – это в некотором смысле ключевой вопрос. С одной стороны, мы должны понять мнение, с другой стороны, проконтролировать, чтобы оно выяснилось, а с третьей стороны, проверить, чтобы не было злоупотреблений.
Я хотел добавить такую мысль. Мы вынуждены в этой сфере сейчас двигаться ощупью, как бы неопределенно, не видя ничего,
Вот когда у нас пойдут судебные споры по этому вопросу, тогда мы выработаем какие-то руководящие критерии. Сейчас мы действуем очень ощупью. Но это нормально – всегда, когда возникает новый правовой институт, действуют ощупью, потом формируется новая судебная практика. Потом на основании судебной практики вносятся изменения в законодательство, а потом дальше начинаем жить.
Елена Заблоцкис: Павел, спасибо. Я надеюсь, что мы как можно скорее доживем до таких судебных процессов. Сейчас я представить, даже чисто теоретически, такой судебный процесс не могу. Дай Бог, чтобы мы до них дожили. Анастасия Александровна Жданова, есть ли что у вас сказать?
Анастасия Жданова: Я тоже согласна с тем, что очень важно, чтобы директора интернатов ставили перед собой такую задачу – выяснять мнение подопечных и общаться с ними на понятном языке. На сегодняшний день такой задачи, как правило, не стоит. Например, мы пытаемся добиться в нижегородских интернатах, чтобы при расходовании денежных средств подопечных их мнение учитывалось.
Вторая вещь, которую я хотела бы рассказать из нижегородской практики, – это правила внутреннего распорядка в интернатах.
Елена Заблоцкис: Спасибо, Настя. Екатерина Таранченко, пожалуйста.
Екатерина Таранченко: Из того, что нужно добавить –
Елена Заблоцкис: Я тебя полностью поддержу. Это, собственно, один из наших выводов. Сложен он тем, что когда мы будем добиваться от органов опеки, чтобы они проверяли, учитывается ли воля и мнение подопечного, они будут делать – но они не знают, как это делать! Представляю, что будет происходить дальше. Я это уже сейчас наблюдаю по отдельным вопросам. И почему я подчеркиваю, что необходимо методическое сопровождение – как выяснять мнение, в каких случаях это возможно, как убедиться что невозможно, как учитывать предпочтения, которые остались от родителей, от каких-то организаций, которые участвовали в жизни человека? В конкретной жизненной ситуации как учитывать это мнение? Никаких критериев пока нет, нет рабочих инструментов. Поэтому я даже боюсь, если мы сейчас поставим такую задачу перед органами опеки, что мы в итоге получим.
Еще я хотела добавить, что рабочая группа по жизнеустройству людей с ментальными нарушениями разработала план жизнеустройства. И одна из целей – как раз разработка порядка выяснения, учета мнений недееспособного человека. Там, конечно, этот порядок ограничен только одним вопросом – это выбор, где жить (интернат, сопровождаемое проживание, какая-то другая форма). В рамках этого, я надеюсь, будет более активная работа над методическим сопровождением. Только тогда это начнет работать. Это будет, в том числе, маркер эффективности тех же органов опеки по отслеживанию соблюдения прав недееспособных граждан.
Добавить комментарий